моя проза.

О чём эта повесть? Мне очень не хочется выглядеть, как комедийная чеховская писательница, заходящаяся слезами при чтении своей писанины:
- Ах, это всё пережитое!
Но всё, что я хотела сказать в своей книге о судьбе и злом роке; жизни и смерти; счастье и горе; любви и ненависти; порядочности и подлости; прощении и мстительности; доверии и предательстве; храбрости и трусости; добре и неподдающимся человеческой логике зле, вероломстве, зависти и равнодушии - всё это всего лишь мой путь к Богу.
А почему он был таким долгим судить вам, моим читателям.

С уважением автор.



Кто может обьяснить: уродство ли, беда ли-
Ущербности печать и духа нищета.
Убогих в чём винить? Им крыльев не додали.
Что душу обличать, когда она пуста.


Глава первая. Беспамятство.

Утром Елизавета Андреевна встала совершенно разбитой. Голову будто обручем сковало, перед глазами плавали чёрные мушки.
-Всё! Завтра иду в диагностический, давно снимок не делала.
Она молча кивнула уходящим мужу и детям.
-Остаться дома что ли? - мелькнула мысль.
-Нет. Нет, - подстегнула она себя, - Сегодня так много дел.
На улице Елизавета Андреевна поёжилась. Засушливый тёплый сентябрь, не пролившись ни единым дождиком, быстро сменился холодными утренниками. Ночные заморозки уже тронули цветы на клумбах, и те дрожжали мятыми головками на почерневших стебельках в ожидании дневного тепла ещё не отошедшего бабьего лета. Ветер, носящийся в пространстве остывающей земли и серого непрозрачного неба, то сильно и ровно бил зябкой прохладой в лицо, то, взрываясь порывами, раскачивал деревья, засыпая тротуар и газоны с пожухлой травой ворохами жёлтой листвы.
Народ молча жался к хлипким перегородкам остановочного павильона. Из-за угла вывернул автобус.
- Мой, - увидела Елизавета Андреевна и остановилась. И автобус, и ринувшиеся к нему люди закачались. Поплыли в глазах багровые пятна. Опять справа возникла жёлтая точка, как огонёк маленькой лампочки. От неё во все стороны пошли огненные круги, и в голове появилось уже привычное ощущение бушующего красного пламени. На слабеющих ногах, ничего не видя вокруг, Елизавета Андреевна повернула назад.
Лифт не работал. Преодолевая головокружение и тошноту она долго карабкалась на свой седьмой этаж.
Огненный смерч в голове прекратился так же внезапно, как и начался. Она вздохнула, с неудовольствием оглядела замусоренный пол и исписанные ругательствами стены. Бывая в хорошем самочувствии, Елизавета Андреевна иногда белила площадку, ставила на окна цветы в горшках. Площадка неизбежно загаживалась, земля из разбитых горшков растаптывалась по бетонному полу.
- Вы-ы-ыродки-и-и! - донёсся женский пронзительно-кликушеский полувопль-полуплачь из квартиры напротив, - Чтоб вы все передохли, уроды-ы!
Русская жена соседа еврея Швадмана общалась со своими четырьмя детьми. Елизавета Андреевна поморщилась и почему-то подумала, что вот сейчас ей вдруг придётся скоропостижно умереть. В их обшарпанный подьезд придут родственники, знакомые и сослуживцы, и её понесут по этой заплёванной подсолнечной шелухой грязной лестнице под разносящиеся по всему подьезду вопли Швадманши. Глубинное чувство неприятия захлестнуло её. Голова снова закружилась. Она не помнила как открыла дверь и добралась до дивана. Растормошила её вернувшаяся из школы дочка.
-Рита, дай воды и полотенце. Мне надо положить компресс на лоб.
Елизавета Андреевна физически почувствовала неотвратимость чего-то жуткого, тяжёлого, больного, надвигающегося на неё из другого угла комнаты. Сердце заколотилось, стало трудно дышать, горячая волна ударила в голову, затмевая сознание.
- Мама, мама, вот вода, вот полотенце, - теребила её дочь.
-Рита! - громко закричала Елизавета Андреевна, последним усилием воли отодвигая от себя страшную, заполняющую пространство чёрную тучу, -
- Горячей воды дай! Не хочу холодной. Бестолочь! Бестолочь! Бестолочь! Вот всегда так: я вам всё время чем-то обязана. А от вас никакой благодарности. Используете меня, как туалетную бумагу. Ижевенцы!
Дочь, потеряно уронив руки, застыла от от злых, обидных, несправедливых слов. Елизавета Андреевна, раскачиваясь, поднялась и неожиданно швырнула в зловещую темноту кастрюлю с водой. Из разбитого серванта посыпались осколки праздничного сервиза. Чёрная туча, увеличиваясь и приобретая всё более причудливые очертания, подошла вплотную. Елизавета Андреевна кинулась на кухню и схватила нож. Затрещала разрезаемая обивка мебели. С шумом раскрылась входная дверь и на площадке испуганно закричала дочка. Сбежавшиеся на шум соседи крепко схватили Елизавету Андреевну за руки и вызвали скорую.
- Приступ сильной мигрени, - сухо констатировал врач, - От боли временное помутнение сознания.Сейчас введём ей препарат, через два часа дадите обезболивающее и всё пройдёт.
-Работа-то у ей головная, - прошептала бабушка с четвёртого этажа, - надо родне кому позвонить.
Елизавета Андреевна забылась на короткое время. Очнувшись, увидела мужа. Закричала ещё более жутко и яростно. Надо было что-то сказать о себе, о своей болезни, но она не помнила что. Открывая глаза, видела над собою то чужие, то знакомые лица, и опять проваливалась в небытие. Восьмая по счёту скорая предположила у Елизаветы Андреевны инфекционный менингит и увезла её в инфекционную больницу. Поздно ночью в квартире раздался звонок;
- Немедленно забирайте вашу больную, нашей патологии у неё нет.
- А что у неё? - спросил так и не уснувший от потрясения муж.
- Не знаем, со своими докторами и определяйте. И забирайте побыстрее, а то мы её просто выставим на улицу. Она нам окна перебила.
На чудом пойманной частной машине Елизавету Андреевну, не перестающую стонать от боли и едва держащуюся на ногах, супруг под утро привёз домой. Он четверо суток обрывал телефон, но скорая уже не присылала на их адрес машину. Елизавета Андреевна, не выходя из своего полусумеречного состояния, медленно умирала. Соседи, обиженные её оскорбительными горячечными выпадами в свой адрес, перестали появляться у них в квартире.
- А-а-а, - грозно закричала Елизавета Андреевна, увидев ставящую ей укол знакомую медсестру, - Пришла, потаскуха! Черномазых к себе таскаешь, а дети твои до ночи по двору ходят, пока ты не перетрахаешься.
Медсестра, с которой Елизавета Андреевна дружила двадцать лет, вздрогнула. Упала, зазвенев по полу осколками, ампула с лекарством.
-Не знаю, что и делать, - вытирая слёзы, сказал муж.
- Не знаешь!?- приподнялась на локтях Елизавета Андреевна, - Козёл! Руки из задницы растут, ничего не умеешь. Водку только жрать горазд. Дети!- громко закричала она, - Прокляните отца и его мать! Прокляните!
- О-о! Опять припёрлись, - уставилась она на бестолково толпившихся в комнате родственников мужа, - Душ бы сначала приняли, вонищи от вас, как всегда.
Омерзительный запах заполнил всё пространство, проник, терзая, в её тело, лишая последних проблесков разума и памяти, уводя горячечный ум в далёкую молодость. Елизавета Андреевна бесновалась. В каком-то невероятном желании разрушить созданный самою любимый уютный дом хватала слабеющими руками всё, что под них попадало. Её держали. Она вырывалась, обесиленно сваливалась. Затихала. Откуда-то приходил не дающий покоя тяжёлый однообразный звук, похожий на гул множества моторов. Елизавета Андреевна поднималась и всё начиналось вновь. Голову её разрывала нечеловеческая боль, которую она своим помутнённым сознанием не чувствовала. А душу терзала боль старая, непереносимая.
-Сворикова-а! - натужно кричала Елизавета Андреевна прямо в непонимающие лица окружающих, - Помойка сифилисная! Ты давно из вендиспансера ваернулась!? Ты зачем моего любимого человека к себе притащила? Что ты ему наплела, мразь? Опять круги вокруг кустов наворачивала возле алкашни? Ждала, когда трахнут? Помойка! Помойка! Сворикова! Отребье! Мразь!
-Юра! Юра! Юра! - через десятилетия, отчаянно и громко плача, кричала она в своё прошлое,- Что ты делаешь, Юра? Это же проститутка, помойка! Неужели ты этого не видишь? Неужели ты не понимаешь, что после Помойки уже ничего никогда не будет!?
Она снова была в длинном, словно вымершем коридоре женского общежития. С обеих сторон закрытые, одинаково белые двери. И перед нею дверь, за которой был он и мёртвая тишина. Елизавета Андреевна билась, стучала в эту дверь, уворачиваясь от удерживающих её рук.
-Мама, мама, я здесь, - гладил её по голове сын, - Успокойся! Что ты говоришь? Настя совсем не такая, и фамилия у неё другая. Хочешь, я теперь всегда вечером буду дома?
Но Елизавета Андреевна не узнавала и не помнила никого. Спасла её участковый врач. Добилась через райздрав госпитализации в терапию. Плачущую, связанную, ничего не понимающую Елизавету Андреевну соседи вынесли из дома.
-Какая хорошая кровать,-умиротворённо произнесла Елизавета Андреевна, когда её уложили в машине на откидную кушетку и потеряла сознание.
-Мама, - скажет ей через несколько лет дочка, - Ты была как боярыня Морозова с картины: и страшно, и жутко, и непонятно, и немножко смешно.
Медики безуспешно пытались реанимировать пациентку, состояние которой для видавших виды врачей не подходило ни под один диагноз. Её сын тоже не мог ничего обьяснить. Пять дней назад она вроде была здорова, а потом с нею случился странный приступ, из которого её никак не могли вывести.
- Агония. Зачем привезли? - сказал доктор в приёмнике медсанчасти, и раздражённо кивнул медсестре:
-Ну, положите пока в коридоре. Да, в прозекторской предупредите, чтобы Анохин задержался.
-Нет! Неправда! Она не умирает! Сделайте что-нибудь! Сделайте!- рычал отказывающийся верить услышанному сын, - Вы - преступники, вы ничего не делаете!- и, упершись плечом в дверь, схватил каталку, не давая санитарам вывезти её из санпропускника, - Я никого отсюда не выпущу! Слышите! Никого!
-Ладно, - махнул рукой, вызванный по поводу необычного скандала, главврач, - Оставьте их на ночь в карантинке.
Не подающую признаков жизни Елизавету Андреевну положили на ничем не покрытую деревянную кушетку. Воткнули в вену капельницу. Сын пристроился рядом.

*************************
Душа парила в безграничном пространстве Света. Ещё не очищенная силой вселенской Любви и не вспомнившая опыты прошлых жизней, она не перенеслась во Вневременье. Что-то держало и не давало ей уйти навсегда. Она находилась там, где Время собралось в точку. Душа видела сразу и прошлое и будущее. Подобно звеньям выпрямляемой спирали перед нею стали раскрываться дни двух её последних жизней.

********************************



Девчата, это первая глава. Если у вас будут какие-то комментарии, то пишите не здесь, а в личку. Потом покажу остальное.

Глава вторая. Ссылка.

По ненакатанной просеке-дороге, вырубленной в таёжной чаще, двигались подводы. Ни собачьего лая, ни дымного запаха жилья, ни звука, ни шороха вокруг. Только скрип полозьев разрезал звенящую тишину заиндевевшей тайги. Взмыленные усталые кони, всхрапывая, бежали скорой рысью, понукаемые вожжами и редкими окриками возниц. Сани, с хрустом раздавливая задубевшую корку наста, тяжело переваливались через снежные перемёты.
Маленькая девочка высвободила голову из-под тяжёлой руки спящей матери. По белым пушистым веткам, бесшумно прыгая с одного высоченного кедра на другой, вслед за подводами скакала белка. Ветки пружинили под её лапками и осыпались снежными ручейками. Глазками-бусинками белка смотрела то на Бируту, то на дремавшего рядом солдата с ружьём. Бирута увидела красивую снежинку, упавшую ей на край шерстяного клетчатого платка, и тут же нашла для себя интересное развлечение: когда она прищуривала правый глаз, то края снежинки расплывались и сплющивались. Через них бил неяркий лучик света. А когда прищуривала левый - снежинка увеличивалась в размерах и расплывалась.
-Вот стало бы здорово, если бы снежинка попала мне в рот, - подумала Бирута и высунула язык.
- Сто-ой! - раздался окрик с первых саней, - Начинай!
Солдаты, одетые в завязанные под подбородком ушанки и белые овчинные полушубки, быстро спрыгнули с саней и стали выталкивать опешивших от неожиданности людей прямо в искрящийся под лучами неяркого январского солнца снег. Мать, не выпуская из рук сестричку Анну, неловко завалилась на спину и больно придавила Бируту, первой скатившуюся с саней.
-Отдай! - крикнул конвоир бабушке Берте, и вырвав из её рук чемодан, попытался стащить с Бируты платок.
-Отставить, Корнев!-раздался тот же голос, - Поехали!
В вечереющем застуженном лесу растерянные люди оцепенело сжались в кучку.
- О Матерь Божья! Да куда же мы теперь здесь денемся!? Ни продуктов, ни крыши над головой. Смерть нам всем, - заплакала Берта.
Две дочери, пятеро перепуганных внуков, зять, три сына и старый муж угрюмо смотрели на неё.
Из родного хутора их забрали промозглой ночью и почти месяц куда-то везли в товарняке вместе с такими же, как они, бедолагами. В вагоны ссыльных набили тесно, даже скот перевозят лучше.
- Убьют нас всех, убьют, - заплакали женщины, когда задвинулись дощатые двери и поезд тронулся.
-Хотели бы убить, расстреляли бы дома. В Советский Союз нас везут на восстановительные работы, - громко сказал какой-то мужчина.
- А детей и стариков зачем?
Никто не ответил. Люди по очереди вставали на колени, давая отдых затёкшим ногам. Взрослые поднимали и своими телами зажимали на весу детей. Ребятишки, даже самые маленькие, почти не плакали и ничего не просили. Они, проникнувшись общим парализовавшим волю людей страхом, молча смотрели перед собой. Сознание цепенело от реальности происходящего. Только слова молитв слышались со всех сторон гудящего, смрадного, заполненного до отказа пространства. Семья старика Зингиса, не дожидаясь грубых тычков солдат, входила в вагон первой. Это помогло им спасти жизни своих ребятишек. Мужчины, отжавшись от стены руками, освободили и держали крохотное пространство для детей. Старик перочинным ножиком процарапал маленькие дырочки в задубевшей от холода просмолённой доске обшивки. Дети сидели или по очереди лежали на чемодане. Бируту то прислоняли к ледяной стене, чтобы она вдохнула воздух, и тогда она одним глазом видела в дырочку уплывающие назад рельсы и вагоны, а порой и деревья, и постройки, и поля, то отодвигали и поднимали над полом, чтобы она согрелась. И тогда ей были видны только пуговицы на пальто мужчин. У дяди Арвида пуговицы были интересные с выдавленными на них треугольниками. Бирута придумала, как развлечься. И каждый раз, когда её поднимали, она пыталась отгрызть вторую сверху пуговицу на дядином пальто. Наконец пуговица оказалась у неё во рту. Бирута немного повертелась и взяла пуговицу в руку. Она показала пуговицу двоюродной сестре Алме, своей ровеснице. Алма была задавака и до приезда на хутор жила в Риге. А до этого Алма с семьёй долго жила в Германии. Сама Бирута жила только на хуторе, но она не завидовала Алме. На хуторе жизнь была очень интересной, и Бирута за день так отбивала ноги, пытаясь везде поспеть, что вечером засыпала прямо на ходу.
Алма, увидев пуговицу, обиженно скривила губы и закрыла заплаканные глаза.
Когда их увозили солдаты, Алма, Андрей, Янис и маленькая сестрёнка Бируты Анна громко плакали. Бируте тоже было очень страшно и она всплакнула немножко, но тут же с интересом стала разглядывать происходящее.
Офицер приказал семье собраться за час. Но Бирута знала, что бабушка Берта давно припасла необходимые вещи в огромном фанерном облезлом чемодане. Этот старый чемодан был с секретом. Бабушка раньше хранила в нём потрёпанную рабочую одежду, а в искуссно сделанном дедушкой двойном дне лежали золотые монеты и бумажные деньги. Солдаты спешно грабили дом, вынося всё мало-мальски ценное. Семья, одевшись, ждала их во дворе. Под старую шубку на Бируту натянули два свитера, ей было тяжело и неудобно стоять. Раньше Бирута ходила в новой шубке. Но однажды на их удалённый от больших дорог хутор приехали русские военные. Бирута думала, что русские огромные и страшные, как медведи на картинках, и очень их боялась. Но русские оказались обыкновенными людьми. Один солдат даже погладил во все глаза смотревшую на него Бируту по голове. Офицер пошёл по дому, показывая рукой на понравившиеся ему вещи и солдаты забирали их. Когда тяжело гружёный грузовик уехал, старик вздохнул;
- Вот оно, значит, как теперь полагается.
На следующий день к ним наведался батрак с соседнего хутора Раймонд, всегда дурашливо посмеивающийся, суетливый мужчина.
-Ум дома забыл, - говорили про него в округе.
Раньше Раймонда дальше двора бы не пустили, но после грабежа старик молча проследовал за решительно вошедшим в их дом Раймондом.
-Власть теперь новая, -похохатывал Раймонд, - не ваша. Я - теперь ваша власть, - и раскрыл перед стариком какое-то удостоверение.
- Уж если ты - наша власть, то она точно не наша, - нахмурился старик.
- Ты смотри, старик, не заговаривайся. Мы знаем, кто твой зять, - пригрозил Раймонд, поднимаясь.
Доносились нехорошие слухи. Не дождавшись ответа на призыв к ушедшим в лес мужчинам сдаться добровольно, военные расстреляли связных, стариков родителей командира отряда лесных братьев. После этого лесные напали на комендатуру и убили часовых и офицера. Русские арестовали сестру одного из партизан, соседку Зингисов, Дзидру. Изнасилованная Дзидра вернулась домой и повесилась.
Бирута хорошо знала Дзидру. Старик Зингис, отправляясь в поле проверить работу, всегда брал Бируту с собой. Дзидра на соседнем поле кормила батраков, весело улыбаясь успевающей покрутиться около неё Бируте.
Бабушка Берта достала свои травы, велела дочерям намазать лица бодягой и присыпать каким-то порошком.
- Так надо, - сурово сказала она удивлённым внукам, глядящим на красные, покрытые рубцами лица матерей.
Дочкам она сшила ватные балахоны с горбатыми спинами, одела их в старьё.
- Какие красавицы! - потешались увозящие их солдаты, - и от кого они столько ребятни понарожали? Уж не ты ли, старик, их оприходовал?
Бирута знала, что её мать и тётя Мальвина - настоящие красавицы, и ,отвернувшись, показывала солдатам язык. Ничего не понимающая Алма испуганно вцепилась Бируте в руку. Бирута в отличие от Алмы хорошо понимала русскую речь. По-русски с нею разговаривал дедушка. Он рассказывал, что раньше их маленькая страна подчинялась русским царям. А потом русские бандиты, которые ходили по улицам голые, убили своих царей и продали их маленькую страну немцам. При русских царях младшему дедушкиному брату не хватило земли, и он уехал на самый край России в Сибирь. И там получил земли столько, сколько хотел. Об этом он писал в письмах на родину. Потом письма перестали приходить, а все дедушкины запросы возвращались назад. Русских царей дедушка хвалил, при них детей в школе учили на родном языке. Теперь на латышском они разговаривали только между собой и дедушка сам учил Бируту читать и писать. Надменная Алма по-латышски говорила со смешным акцентом, а писать и читать совсем не умела. Она очень гордилась, что год отучилась в немецкой школе. Бируту тоже хотели отвезти к тёте Мальвине в школу, но решили подождать, когда она ещё подрастёт.
- Всё-таки плохие люди, эти русские, - думала Бирута, - Неужели они не понимают, что очень тяжело ехать стоя, да при том в такой тесноте и духоте. И ещё очень стыдно тут же ходить при всех в туалет, а потом ещё становиться на это ногами.
-Куда же их везут? И где она теперь будет учиться? - Бирута вздохнула, запечалившись, и незаметно уснула.
Во сне она, как фея, летала в прекрасном саду с цветущими розами и фонтанами.
Через десять часов пути поезд встал, дверь вагона отодвинулась. Бируту растолкали и поставили на пол. Бирута была недовольна, что прервали такой сон и надула губы.
Солдаты приказали выйти пяти крепким молодым мужчинам. У двери встал часовой. В вагон пошёл свежий воздух. Все шумно задышали открытыми ртами, как-будто хотели напиться воздухом, как водой.
Старик Зингис достал из висящих над головами баулов нехитрую снедь. Дети тихо скулили от жажды. У входа стояли давно пустые фляги.
- Эй, предатели, кто пошустрее, быстро за водой, - крикнул часовой.
Старик мигнул сыновьями и зятю, те протолкались через толпу.
- Ну, вот и с водой, - вздохнула старая Берта: одну флягу мужчины пронесли в их угол.
Дальше поехали чуть свободнее, из вагона вывели ещё десятка два человек.
- Куда их всех, на расстрел? - пронеслось по вагону.
- Успокойтесь, их просто перевели в освободившийся вагон. Несколько офицеров уже приехали. Там наши выгружали награбленное добро. До потолка набито было, - пояснили сыновья старика Зингиса.
Поезд всё шёл и шёл по огромной разрушенной стране. В вагоне поднялся такой запах испражнений, что многие падали в обморок. Бабушка Берта завязала носы внукам полотняными полотенцами.
Бируте однажды очень захотелось пробраться потихоньку к выходу и выпрыгнуть на остановке. Но куда она пойдёт в чужом и незнакомом месте? И как же оставит свою семью? Нет, надо терпеть, пока всё это не кончится.
Бирута вздохнула и прислушалась к надоедливому нытью Алмы.
- Вот какая, - с досадой подумала Бирута, - Дольше всех лежит на чемодане и последнюю воду ей всегда отдают. А всё плачет.
Сама Бирута тоже очень устала. Наверно так она никогда не уставала за всю свою маленькую жизнь.
- Нет, русские - очень плохие люди. Хуже их на земле, наверно, никого нет.
Бирута вспомнила большую красочную книгу про человечество, подаренную ей тётей Мальвиной.
- Какие разные люди живут на земле: и негры, и папуасы, и индейцы. А русские хуже всех. Схватили их семью и куда-то повезли. И почти всё у них забрали. Если им был нужен их дом, то пусть бы тоже забирали. Дедушка с отцом и дядями построили бы другой. А если им нужна была их земля, то пусть бы и её забирали. Дедушка умеет делать очень красивую мебель, прямо как в тёти Мальвининых журналах.
Бирута вздохнула, припомнив, что новую мебель русские у них увезли.
-Ну, ничего. Дедушка сделал бы другую: и себе, и на продажу. И заработал бы деньги на жизнь. И её отец, и дяди, и тетя, и бабушка, и мать тоже бы заработали. А она, Бирута, помогала бы взрослым. Не на Алму же надеяться. И вообще у них есть деньги под дном старого чемодана. Но зачем их загнали в тёмный угол старого вагона, где они вообще ничего не могут сделать, даже помыться. Наверно, у их семьи много грехов. За это Бог заставляет их мучиться. У самой Бируты тоже много грехов. Летом она вымазала лицо спящей Алмы зубным порошком. Бируту тогда поставили в угол, а Алма долго с нею не разговаривала. И ещё Бирута выдала всем за обедом тайну дяди Валдиса. Дядя и покойная соседка Дзидра переглядывались и улыбались друг другу. А Бирута подсмотрела. Тогда взрослые строго отчитали её.
После трагической смерти Дзидры дядя Валдис несколько дней не выходил из своей комнаты, а потом надолго замолчал. Бирута опять тяжело вздохнула и тут же почувствовала на своей щеке шершавую руку дедушки.
- А интересно, большой был грех или нет, когда она тайком оторвала розочку с праздничного платья Алмы и спрятала её. У Бируты не было такого платья и она позавидовала Алме. Наверно, это был большой грех и нет ей теперь прощения.
Поезд в очередной раз замедлил ход и задёргался, задвигаясь в тупик. Двери со скрипом отодвинулись.
- Сначала будут убирать тех, кто умер, - в полудрёме подумала Бирута, - Потом мужчины принесут воды. Когда же они куда-нибудь приедут или тоже умрут?
Когда Бирута жила дома, она очень боялась смерти. Ну, пусть даже смерть придёт только через сто лет. В вагоне измученная Бирута решила, что если на том свете есть столько хорошо знакомых ей людей, то там, наверно, не будет так уж плохо. Ей стало всё безразлично и сердце уже не стучало от страха, когда рядом кто-то падал и слышались плач и слова молитв.
На каждой большой станции состав подолгу стоял. Под приглушённые рыдания близких выносили покойников, выгружались офицеры и доносилась нецензурная русская речь. Некоторых переводили в освободившиеся вагоны. Пьяные конвоиры заскакивали в вагон и уводили с собой молодых женщин. Бабушка Берта шептала молитвы. На её покрытых струпьями дочек никто не смотрел. Через две недели в их вагоне стало совсем просторно.
- Можете лёжа ехать, предатели, - крикнул конвоир.
Но на скользкий, залитый испражнениями пол даже присесть было невозможно. Дед Зингис выпросил у конвоира лопату. Мужчины нагребли к выходу большую кучу дерьма.
- Но, но мне, на станции не выбрасывать, - крикнул конвоир.
Поезд остановился в поле. Все столпились у открытых дверей, глядя на десяток мужчин, побежавших к копнам. Выстроившиеся у состава солдаты держали их под прицелом. Несколько охапок сена попало в их вагон.
- Нет, - сказал старик Зингис, - это не для сна.
И все послушали его. Старик сделал у входа что-то вроде загородки.
- Отхожее место у нас теперь там будет.
Он раскрыл чемодан и расстелил на полу большую шаль жены. Бабушка Берта охнула, но старик следом положил на пол своё осеннее пальто. Примеру старика последовали остальные. Скоро весь пол был заполнен лежащими людьми. Измученные, уставшие, чудом выжившие люди уснули, как умерли. Поезд медленно двигался дальше на восток. Остановки стали частыми. Конвоир отодвигал дверь и смотрел на ссыльных. Спящий ад не шевелился.
Бируте спать расхотелось. Она много спала, когда наступала её очередь лежать на чемодане и когда её зажимали своими телами взрослые. И потом, маленькая сухая веточка, которую она успела вытащить из сена, так хорошо пахла и напоминала Бируте о родном хуторе и полях, что ей опять захотелось куда-нибудь побежать, как дома. Бирута походила по вагону, перешагивая через спящих людей. Но вагон раскачивало и она несколько раз неловко заваливалась на кого-нибудь. Хорошо ещё, что никто из взрослых не проснулся.
Бируте захотелось с кем-нибудь поговорить. Но все, и взрослые, и дети спали. И тогда она стала напевать известные ей песенки. Песенок Бирута знала мало. Пропев их десять раз, Бирута заскучала. Потом она вспомнила, что когда их дома укладывали спать, то взрослые рассказывали им сказки. И Бирута принялась рассказывать спящему вагону сказки. Сказок она помнила много и ещё сама умела придумывать. В каждой сказке выходило, что приедут они в необыкновенное королевство, где все будут работать на радость себе и хорошо отдыхать. И русские тоже там будут работать, и никто никого не будет грабить и увозить из родного дома.
На одной остановке она очень испугалась, когда солдат с ружьём заскочил в их вагон. Бирута затаилась в уголке. солдат схватил с высоко прибитых на стенах крюков один баул и выпрыгнул из вагона.
- Если солдат украдёт всю еду, то мы умрём от голода, - подумала Бирута и стала будить взрослых.
- Ну, внучка, молодец, - похвалил её дедушка, пристраивая отощавшие сумки с припасами под головы.
- Вот так будем делать, - сказал старик людям.
Он взял своё пальто и, тщательно промокнув им жижу в отхожем месте, засунул пальто в мешок и повесил у входа. Когда подошло дежурство жадного конвоира, тот унёс этот мешок. Примеру старика последовали остальные. На всякий случай стали оставлять бодрствующих дневальных. Конечно, захоти вооружённый солдат забрать все их вещи, никто бы пикнуть не посмел. Но, наверно, грабить в пути ссыльных запрещалось, поэтому конвоир, окинув вагон жадным взглядом, отворачивался.
Однажды в вагон вместе с конвоиром запрыгнул какой-то мужчина в штатском. Сделав шаг в сторону, он наступил в их туалет и раздражённо выскочил из вагона.
Следующая долгая остановка опять была в поле. Всех мужчин высадили и заставили наносить в вагоны сено. Бирута была очень рада. Теперь можно было сколько хочется лежать на пахнущем летом сене. До этого взрослые укладывали их на собственные тела, а лежать и сидеть на полу совсем не разрешали.
- Эй, предатели! Двое мужчин за мной! - крикнул конвоир. В вагон внесли котёл ещё тёплого буроватого варева. Следом солдат закинул мешок гремевших алюминиевых мисок и ложек. Суп из подмороженной картошки и непроваренной нечищенной свеклы стали давать каждый день.
-Кормят, Видно и вправду на восстановительные работы везут.
Бирута с нетерпением ждала окончания обеда. Тогда кого-нибудь из мужчин забирали оттирать котёл снегом. И, возвращаясь, счастливчик, вдоволь надышавшийся свежего воздуха, приносил детям, которых осталось в вагоне всего восемь, комок снега. И Бируте доставался крошечный, тающий на ладони холодком комочек. Потом она слизывала языком прохладную капельку и вспоминала, как весело каталась зимой на санках. Всё-таки Бирута была неугомонной, всем ребятишкам дала задания. Даже угрюмые, пришибленные сосущей сердце неизвестностью, взрослые повеселели, глядя на хохочущих детей.
Их высадили на вокзале крупного сибирского города. Ссыльных построили на платформе и какие-то люди с оружием под куртками пошли вдоль колонны. У ссыльных отобрали все кожаные кофры, сумки и хорошую верхнюю одежду. С женщин сняли кольца и серьги. На обшарпанный чемодан бабушки Берты никто не обратил внимания.
- Семья, что ли? - спросил деда Зингиса коренастый, седой, по виду много старше его старик, недобро кольнув узкими глазами.
-Да.
Коренастый отошёл к стоящему поодаль мужчине в штатском. Поговорив о чём-то, вернулся.
- Работников им надо, - зло бормотал он, - Знаю я этих работников. Наши на фронте гибли, а эти...
- Эй, - крикнул он конвоиру со списком, - Я этих беру.
- Зачем они вам, Фёдор Яковлевич? Они же по разнарядке в МТС едут в Кулагинск.
- Будет им и у нас МТС, - махнул коренастый рукой.
Семью старика Зингиса погрузили на подводы.
Ехали они ещё две недели по зимним заметённым дорогам с частыми остановками в одинаковых сёлах, застроенных почерневшими деревянными избами. Чем дальше от города, тем чаще просвечивающиеся берёзовые рощицы перемежались тёмными хвойниками. Коренастого старика Фёдора Яковлевича с ними не было. Конвоиры с сыльными не разговаривали, но особых строгостей не чинили.
Когда на первой остановке их завели в избу, конвоир кивнул на лавку у входа:
- Располагайтесь, полицаи!
Не старая ещё женщина, возившаяся у большой, занимавшей весь угол печи, вздрогнула и повернулась к ним.
-Гады, гады, - прерывисто заговорила она, выставив впереди себя ухват, - Вот сейчас высажу вам глаза и детей ваших не пожалею.
-Эй, осади! - крикнул конвоир, - Мы везём их по месту назначения как приказано. Самосудов тут не надо устраивать.
Плечи женщины затряслись, она подскочила к пыльному зеркалу и вытащила из-за него бумагу.
-Мужа мово вы убили, гады! - Некрасиво разевая рот, женщина зарыдала.
Мальчик-подросток, до этого молча стоящий у двери, сказал:
- Уведите из нашего дома этих, - и тоже заплакал.
С печки хором отозвались пять свесившихся голов.
-Эй, баба, - прикрикнул конвоир, - Мы тут по спецзаданию, а потому с выселенцами не советую спорить. Тебя на сегодня из колхоза отпустили, а потому выполняй, что приказано.
Ссыльных помыли в русской прокопчёной бане. Впервые за долгое время они поели настоящего супа и выспались хоть и на голом, но тёплом полу.
Больше конвоиры не называли их при местном населении полицаями. Но это слово, шепотком брошеное в спину, преследовало их на всех остановках.
- Полицаи, - говорили, опасливо посматривая на них, хозяева изб, в которых они останавливались. Но миску пустых щей, вареную в мундирах картошку и травяной чай давали. Стелили ссыльным всегда на полу у самого входа. Поднимались они с зарёй, лишь только хозяйки открывали заслонки печей. Брали на руки спящих ребятишек и садились на лавки.
Как-то в одной избе дед Зингис увидел приготовленные на растопку сухие стебли камыша. Достал перочинный ножик, вырезал дудочку и дал её испуганно глазевшему на него мальцу.
-Ишь ты, - восхитилась хозяйка. А когда дед прочистил её нещадно дымившую печку и вовсе раздобрилась.
- Нате вон, - шепнула она, опасливо косясь на горницу, где надолго наладился спать конвой. И сунула Берте небольшой кусок сала и полкаравая хлеба. Берта открыла чемодан, чтобы спрятать туда подарок, и хозяйка увидела лежащие там одежду и связанные искуссными узорами чулки, носки, варежки, свитера.
- А можа поменяшь? - прошептала женщина и послала сына за соседками.
Фанерный чемодан потяжелел, заполнившись салом, крупой, вареной картошкой и сушёной ягодой.
- Ну, вот, - повеселели ссыльные, - и здесь жить начнём. Еда на первое время есть, руки есть. Заработаем.
- А ета у тебя чё? - ткнула хозяйка избы деду Зингису в рот.
- Зубы, - засмеялся тот, блеснув двумя золотыми передними зубами.
- Золоты чё ли?
-Да.
Пошептавшись со стариком, хозяйка отправилась в горницу к конвоирам.
- Да куды ж он сбегёт, у его ж семья тут, - убеждала она в чём-то солдат.
- В кузню мы, - бросила она, увидев вопросительный взгляд бабушки Берты.
Вернулись они через час. Дед, одетый в большой тулуп, зажимал рот окровавленной тряпицей. В руках он нёс охапку старых полушубков.
- Переодевайтесь, - сказал он своим, одетым в потрёпанные армейские ватники и обутым в старые с заткнутыми сеном дырками валенки. Детей конвоиры не раздели, потому что предусмотрительная Берта ещё в поезде на детских шубках и ботиках продрала ножиком некрасивые проплешины.
Берта заплакала. Остальные молча смотрели на старика.
- Ничо, ничо, - весёлая хозяйка принесла бутылку мутной жидкости.
- Прикладывай, оно не загниёт и заживёт быстрее. И када остынете, внутрь можна немнога, - она окинула взглядом замеревшее семейство, - А вам-то оно так лучше будет. Ему оно, золото, во рту-то зачем? А так вам теплея. И на старьё солдатня рты-то не разинет, - и совсем раздобрившись, собрала с русской печки охапку рваных вязаных платков. Достала пять пар детских валенок,- Вот полушалки ишо. Спину или грудь можна где-то привязать. Да и голову тожа. А детску обувь, давайте, поменям. Ребятишкам вашим в пимах бедет теплея. А то чо вы им на ботики тряпок накрутили? Недалече вам осталось. Город тута у нас на задворках. Видна туда вас везут. А дале-то деревень мало, сплошной урман.




продолжение следует.
-

продолжение второй главы.


Подводы споро проехали внезапно открывшийся с высокого пригорка городок. От деревень он отличался только размером: всё те же приземистые избы из почерневших брёвен, глядящие в палисадники маленькими окошками в резных ставенках. Дворы огорожены сбоку от домов высоченными деревянными заборами с большими массивными воротами.
На окраине городка возле домика с вывеской "Милиция" подводы остановились.
- Разомнись пока, - недобро поглядывая на их чемодан, - крикнул конвоир.
Лошадей напоили и дали сена. Из домика вышел уже знакомый им коренастый старик Фёдор Яковлевич. Остановился поодаль, сверля ссыльных глазами. Солдаты зашли в помещение, а Фёдор Яковлевич всё стоял, заложив руки за не по возрасту прямую спину и покачивался на ногах, обутых в белые валенки с галошами.
Сердце у старика Зингиса зашлось от тревоги. Но он, отвернувшись, заставил себя думать о том, что скоро их куда-нибудь определят. А там только и останется, как работать и беречь детей.
- Звери! - зарычал старик, когда увидел падающих в снег ребятишек и сам, выкинутый из подводы двумя конвоирами, уцепился за рванувшие вперёд сани. Но тут же повернул голову: Все ли тут?
Подводы развернулись на небольшой кругом вырубленной площадке и с гиканьем поехали назад. Последний возница наотмашь хлестнул старика по лицу.
- Вот значит как! - гневно подумал старик, вытирая кровь, - Привезли нас! Ну, почему так? Почему не убили раньше?
Старик заплакал. Вот они - здоровый старик и четверо молодых сильных мужчин. Но что они могли сделать против десятка вооружённых людей. Эх! Если бы рядом не было женщин с детьми, разве бы они терпели всё это? Он с досадой хлопнул себя по бокам и вздрогнул.
- Эй, Берта, кончай-ка причитать. И вы, молодёжь, не хороните себя заранее, - старик распахнул тулуп. За его пояс были заткнуты два топора. Из валенка он вытащил большой нож, которым в деревне забивают скот.
- Вот сколько зубы мои стоили, - воскликнул старик, выгребая в рукавицу соль из карманов, - а вот ещё и спички.
-Отец, - заплакали дочери, - Но чем это нам поможет?
-Ничего, - сжал зубы старик, - для начала разведём костёр.
По краям просеки валялись спиленные огромные кедры. Мужчины долго стаскивали тяжеленные стволы в кучу. Женщинам старик дал задание нарвать бересты.
Бирута вместе со всеми рвала белые полоски с нарубленного на чурбаки берёзового ствола.
- Побольше, побольше, - приговаривал дедушка.
Всё-таки Бирута очень испугалась, когда вылетела из саней.Ещё больше испугалась, когда конвоир рванул с её головы тёплый платок. Только круглая старинная брошка-сакта не дала платку свалиться. Но Бирута быстро успокоилась. И даже теперь, когда остальные дети тихо плакали, она с интересом следила за работой мужчин. Скоро на поляне выросла большая гора наваленных друг на друга деревьев. Дедушка с дядями принялись устанавливать вокруг горы пирамиду из стволов. Через сходившиеся наверху ветки на людей светило солнце.
Они все расселись у костра на нарубленных сосновых ветках. Бирута притомилась и очень быстро уснула, напившись растаяной снеговой воды. Она очень проголодалась.
- Всё-таки плохо, что конвоир забрал у бабушки чемодан с едой. Да, и деньги там все были.
Взрослые тревожно переговаривались, вглядываясь в густую тьму ночи.
- Не надо привлекать беду и говорить только о плохом, - сказал старик.
-Так мы и так в беде, ещё хуже, чем в поезде, - плакала Берта.
Старик хотел ответить ей, но ему помешал раздавшийся справа вой. Потом вой раздался за его спиной. Скоро всё пространство вокруг костра было окружено тоскливым леденящим кровь воем. Горящие огоньки замелькали между деревьями.
-Волки!
-Матерь Божья! Хватило бы нам только огня до утра, - со страхом думал старик, глядя на сыновей, бегающих вокруг костра с горящими головёшками.
Бирута проснулась от непривычного шума. Что-то выло, но не так как ветер за окном в непогоду, а совсем по-другому. Она увидела неподалёку от себя два висящих в воздухе огонька и увидела дедушку, метнувшего в темноту нож. Заскулила какая-то собака и огоньки погасли. Бирута опять уснула.
Утром дети со страхом смотрели на мёртвого оскалившего зубы волка. Волк был матёрый, большой.
- Вожак, видно, - сказал дедушка.
Взрослые разгребли угли и на горячем пепелище принялись топарами и палками рыть яму. Дети помогали им. В одной из деревень старик попросил молоток и гвоздь, и пробив в прихваченных из поезда мисках и ложках дырки, повесил их на бечёвку и велел бабушке Берте носить их на поясе под одеждой, чтобы не растерять. В этих мисках они топили снег, а теперь они пригодились, чтобы выгребать взрыхлённую землю. Они выгребли много оттаявшей земли. Старик сложил её в аккуратную кучу. Дальше мёрзлый грунт не поддавался. Мужчины набросали в яму деревьев и Бирута сама принесла им огонь из поддерживаемого неподалёку костерка. Пока горел большой костёр старик освежевал волка, отбросил подальше в кусты требуху и нарубил мясо. Маленькие кусочки мяса они зарыли в угли. Грызли обуглившееся мясо, посыпая его солью и запивая заваренной хвоей водой.
К вечеру они докопали яму. Мужчины сделали перекрытие из очищенных от веток стволов. Нарубили щепы и засыпали ею дно. Старик вырубил ступеньку спуск. Перекрытие и пол заложили хвойными ветками. Сверху землянки уложили землю, потом опять перекрыли ветками и засыпали снегом. Жилище получилось удобным и достаточным для того, чтобы самый высокий из всех Валдис мог свободно встать на колени.
Бирута притомилась, таская снег в своём платке и с удовольствием улеглась на пахучее ложе.
- Вот так и дождёмся, когда кто-нибудь по этой дороге поедет, - сказал старик, - Не все русские такие скоты, как конвой. В деревнях к нам относились не совсем плохо. Вы же сами видели.
Откуда ему было знать, что по эта дорога-просека никуда не вела и с позапрошлого года по ней никто не ездил. По поверхности дороги уже начали пробиваться тонкие стволики осин, засыпанные сейчас снегом. Лесная ежевика, выползшая по обочинам, пустила глубоко под землёй корни, готовясь вступить в схватку с вездесущими осинками и заплести под ними землю, чтобы потом пасть побеждённой и сохраниться лишь жалкими островками под захватившим солнце крепким осинником. И только могучие сосны, кедры и ели знали, что и у нахального осинника век будет недолог. Их разнесённые ветром и белками шишки проросли в земле тонкими паутинками и скоро появятся незаметными в траве стебельками, которые будут долго прятаться от ветров и стужи среди осин, крепчая и набирая силу. Вымахают, закроют солнце. И согнутся, пугливо затрепещут осинки перед такой мощью. Лишь берёзы будут стройно стоять рядом с вечно зелёным хвойником, не уступая до поры в росте и силе.
Оставив у входа в землянку костёр, уставшие взрослые по череди дежурили у огня. Волки уже не подходили близко к их жилищу, лишь изредка ветер доносил далёкий вой. Проваливаясь в сон, старик подумал, что точно так же засыпал в вагоне после двухнедельной муки и также сердце тогда томилось неизвестностью и тревогой.
На следующее утро Бируту, прыгающую неподалёку от костра, что-то больно ударило по носу.
- Шишка, - обнаружила она под ногами коричневый шарик, и подняв вверх голову, увидела хвостик, скрывшийся в дупле.
Так белка показала людям свои запасы. Неожиданно Бирута увидела, что в лесу много белок.
- Дедушка, - закричала она, - здесь много белок и много их домиков с орешками.
-Пусть хоть немного подкрепятся, - радовался старик, глядя на внуков.
- Ну, вот хоть немного орешков, а то может волчатину и вообще есть нельзя, - начала Марта и осеклась под гневным взглядом отца.
Старик увидел следы зайцев.
- Эх! Зайчатинки бы, но как их поймаешь.
Как ни экономили еду, но на пятый день мясо волка кончилось.
- Смотри, отец, какие дети вялые стали. Даже Бирута примолкла. Мы все погибнем в этой яме от голода и холода. Лучше бы мы сразу все замёрзли. Говорят, это не больно, - слезливо запричитала Марта, - Я возьму своих детей и пойду с ними в чащу. Так всё кончится быстрее.
_ Молчи, дочь, - взревел старик.
- Нет,- закричала Бирута, - Дедушка не отдавай меня и Анну маме. Я не хочу умирать.
- Замолчи, Марта, - закричали братья. Мальвина и старая Берта плакали.
-Слушай, Мальвина, а ведь это всё из-за тебя, - гневно заговорил муж Марты Эдгар, - Это тебе захотелось сладкой городской жизни и ты подцепила своего инженера Лаймана. Мы жили себе на хуторе, работали, растили детей. А ты у нас ездила по заграницам. Жила себе припеваючи в Риге, обслуживала тебя там прислуга. Это твой муженёк чего-то там замутил с немцами, а ты с ним в газетах красовалась. А как пришли советские, что же он тебя с тремя детьми к нам сунул? Сделал тебе непонятно какие документы. Что у тебя за фамилия сейчас такая: Лайдонер? Уж лучше бы на девичью переписал. А сам он где? В ресторанах за границей посиживает, жрёт и с бабами валяется. А мы чуть не подохли в вонючем вагоне. Теперь подыхаем в этой яме. За что нам это всё?
- Молчи, Эдгар, - перебил его Валдис, - Ты же сам хвалил Лаймана, что он молодец. Ты же сам настоял, чтобы к нам приехала Мальвина.
- Но я не знал, что её муженёк даст дёру и про жену и детей забудет.
- Всем молчать, - сурово оборвал старик, - Вы все видели, сколько в поезде было народу. Не все там политикой занимались. Нас бы и без Мальвины выслали. А так вся семья вместе. А вправду, Мальвина, откуда твой муженёк такую фамилию откопал?
- Это фамилия свекрови, она же эстонка.
Медленно тянулись дни и ночи. Они пили заваренную хвоей воду и сосали соль. Слабеющие мужчины каждый день заготавливали дрова для костра и круглосуточно поддерживали огонь. Старик исхитрился ореховой шелухой приманивать птиц в укрытия из еловых лап, потом накрывал добычу тулупом. Дети вставали на края тулупа, не давая птице вылететь, пока дедушка ловил её руками. У них снова появилось немного печёного мяса. Своему семейству старик спуску не давал. Нарубил берёзовых колышек и заставил молодых мужчин по всему периметру ямы устроить из них стены. Те, про себя чертыхась, сначала неохотно, а потом всё более увлекаясь, начали трудиться. Из большого вывалившегося из земли пня они изготовили что-то наподобие ушата для воды, из чурбачков выдолбили персональные корытца для умывания. Бабушка Берта заварила в мисках золу и сделала щёлок вместо мыла. Женщины и дети долгими часами рвали бересту на тонкие листочки для растопки.
К концу десятых суток, когда старик принялся выбивать на сосне очередную зарубку, на них вышел охотник.

********************

Душа смотрела сверху, ощущая переживания и эмоции всех людей, понимая их мысли, и предугадывая желания и поступки. Неожиданно она поняла, что сама может удивляться и негодовать, радоваться и сердиться. Это привело её в несколько озадаченное состояние. Она не понимала, кто она, не видела и не чувствовала себя. Но при этом она была. Откуда-то пришло осознание единства с внезапно обретшими спасение людьми. Какое-то неясное недовольство овладело ею, и она мгновенно унеслась во времени.
******************************************************